Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

— Присядьте. — Он заглянул в конверт и вытащил оттуда еще два исписанных листка с жирными резолюциями, наложенными красным карандашом поперек текста. — Так… «Начальнику Окружных авторемонтных мастерских тов. Коновалову от механика 3-го цеха Горшкова К. М. Прошу отпустить меня…» Так. Два заявления насчет фронта, и оба раза — отказать. Вы что же, Горшков, сбежали с работы и решили ехать на фронт Самовольно?

— Ниоткуда я не сбежал, — с досадой ответил Горшков, — я ведь вам уже сказал, что приехал сюда, на новое место работы, на сто тринадцатый комбинат.

Капитан нажал кнопку звонка. В боковой двери появился молодцеватый старшина.

— Товарищ Гаврилов, вы дозвонились до Примака?

— Так точно, товарищ капитан. Он обещал подъехать.

— Обещал, — недовольно повторил капитан и посмотрел на часы. — Знаю, как он ездит; в десяток мест забежит, к утру явится. Придется вам ждать, Горшков. Так я вас отпустить не имею права,

— Никак нет, ждать не придется. Я Примаку, кроме как про этого гражданина, еще сказал, что вы прицеп отдаете. Так что сейчас явится. — Старшина подмигнул чуть фамильярно.

Но капитан не поощрил его. По тому, как он поморщился, было видно, что старшине сейчас достанется. Однако при постороннем капитан сдержался. Только сказал сердито:

— Зря вы, Гаврилов, строите шутки над пожилым человеком. Идите!

Старшина повернулся и нырнул в боковую дверь, а капитан взял Тимкину зажигалку, повертел ее в пальцах, зажег, потушил и положил на письмо. Потом развязал шнурки кисета и перевернул его над газетой; сначала посыпался табак, затем выпали несколько смятых сторублевок.

Капитан отодвинул все на край стола.

— Забирайте ваши вещи. — Глядя, как Горшков вздрагивающими пальцами укладывает деньги в кисет, спросил сочувственно: — Вы только из этого письма узнали о гибели близких? — И, не дождавшись ответа, мягко сказал — Я все понимаю, товарищ Горшков.

Дверь резко открылась, и в комнату, припадая на одну ногу, вошел офицер — низкорослый, горбоносый, чернявый. Ковыляя к столу, он задел табурет, выругался: «Чтоб ты сгорел!» — и с ходу спросил:

— Где прицеп, Алексей Иванович?

— Какой прицеп?.. — Капитан переложил с места на место крышку чернильницы и сердито посмотрел на дверь, за которой скрылся старшина. — Бери, если хочешь. Только ведь он без резины.

— Без резины? — Примак огорченно взмахнул короткими толстыми руками. — А я где ее возьму? На черта мне сдался такой прицеп?

— Ну, бери тогда вот его, — примирительно сказал капитан, — говорит, что механиком к тебе откомандирован.

Горшков встал. Примак повернулся к нему, взглядом быстрых черных, чуть навыкате глаз критически осмотрел его спутанные пыльные волосы, бледное лицо, починенный комбинезон.

— Что это значит? Вы должны были явиться ещё три дня назад! Где вы пропадали?.. — И, не дав Горшкову ответить, обратился к капитану: — Понимаешь, Алексей Иванович, я умоляю Коновалова, начальника Окружных автомастерских, дать хотя бы одну-две трехтонки. Ты думаешь, он дал? Мираж! Он говорит, машин нет, но я откомандирую к тебе механика, который стоит десяти трехтонок. Смешно! Как будто я могу возить продукцию на живом человеке!

Примак распалялся. Его густые брови-треугольники прыгали на лоб, короткие седые усы топорщились, в них тряслась крошка самосада. Погоны лейтенанта совсем не подходили ни к возрасту Примака, ни к полной, обрюзгшей фигуре. Он говорил без остановок, сам задавал вопросы и сам тут же отвечал на них.

— Теперь где этот механик? Его нет! Большое дело, что у меня срываются перевозки! Он где-то бродит, теряет документы, попадает в комендатуру. Очень мне нужен такой работничек!..

— Если не нужен, отпустите на фронт, — угрюмо вставил Горшков.

— Что?.. — Лейтенант вплотную подковылял к нему. — Нет, вы только послушайте, он поедет на фронт! А здесь кто будет воевать?..

Горшков промолчал. Он с трудом сдерживал непрошеную, неуместную улыбку. Старшина, просунув голову в дверь, давно уже потешался над горячностью лейтенанта; видно, такие случаи повторялись не раз и служили развлечением в тягучие часы дежурства в комендатуре.

Лейтенант вдруг выругался, схватился обеими руками за голову.

— Порожняк! Скоро его подадут. Мильон дел, океан работы! Извини, Алексей Иванович, я потом еще заеду. Ты подумай, может быть, и найдешь резину для прицепа, а?

И прежде чем Горшков успел опомниться, лейтенант схватил его за руку, потащил за собой на улицу и втолкнул в стоящую у подъезда эмку.

— Поехали, Сережа! Живо!

Молоденький паренек-водитель ответил: «Есть поехать живо» — и машина пошла, трясясь и подпрыгивая по крупному булыжнику. Замелькали темные домишки окраинных переулков, станционные огни отодвинулись в сторону и вытянулись в цепочку, сбоку ползли кирпичные заводские корпуса, их закопченные окна подмигивали отблесками электросварки.

— Механик! Шутка сказать! Он мне нужен, как воздух! Только настоящий! Если сработаемся, будете довольны.

Эмка вышла на асфальтовое шоссе. Шофер увеличил скорость. В машине сильно запахло бензином и отработанными газами.

Лейтенант чихнул, закашлялся.

— Чертова душегубка, чтоб ее холера взяла! — выругался он и опустил стекло.

— Вот цех. Мы его переоборудовали в первые месяцы войны. Раньше здесь штамповали ножи, вилки, кастрюли. А теперь… — Лейтенант оглянулся. Горшков стоял за его плечом. — Одним словом, работаем для фронта. А вы думаете, так просто было наладить это хозяйство?

Он кивнул на стену, где висела карта Советского Союза.

— План! Конечно, его можно составить и обеспечить снабжение сотен заводов. А каким планом предусмотришь появление тысяч вот таких маленьких производств? А ведь и нам — как вы думаете? — нужны станки, металл, инструмент… Фонды! Это сплошной кошмар! Но, слава богу, есть еще люди! Например, секретарь райкома Николаев. Нам дали кое-что, и мы пустили цех. Работаем ничего себе. Столяры едва успевают сколачивать тару, даже во дворе ящики с продукцией слежены под брезентом.

Примак взмахнул короткими руками и прищурил один глаз.

— Порожняк! Если бы вы, товарищ Горшков, могли представить на минуточку, как трудно получить в наше время товарный вагон — тысяча и одна ночь! И все же диспетчер звонит — подали! А мне стыдно, потому что я буду грузить его целые сутки… Четыре трехтонки — весь мой парк! Шофёры сменяются на ходу. Изделия, продукты, металл, стройматериалы — все надо возить. На хлебозавод я давно уже посылаю ломовую телегу: а попробуйте не подвезти рабочим к обеду хлеб — шутка в деле! Вы думаете, так не бывает?

Он задернул штору и, прихрамывая, заходил по комнате; его старческие одутловатые щеки подрагивали.

— Вы видели мою эмку? Она ведь еще ничего, правда? Ну, так отдаю ее за любой старый грузовик. Думаете, кто-нибудь берет? Нет. В моем гараже стоят еще четыре трехтонки, ну, кузова — холера с ними! — могли бы сделать плотники, доски есть. Нет моторов, коробок передач, я не знаю чего еще… Фронт. Солдат готовится к решающему наступлению, надо дать ему вдоволь боеприпасов, а они лежат здесь под брезентом и ждут грузовика…

Примак перестал расхаживать и остановился перед Горшковым, вопросительно подняв черные брови-треугольники. Тот пристально рассматривал лежащую на на столе бумагу. Лейтенант сел за стол и надел очки, Это было служебное письмо, отпечатанное на фирменном бланке с крупным заголовком: «Металлургический завод».

— Сколько весит ящик с боеприпасами?

— Тридцать килограммов, это без взрывчатки, заряжают в другом месте, — машинально ответил лейтенант. — А что?

— А сколько ящиков помещается в кузов трехтонки?

— Пятьдесят. А что?

Горшков взял из деревянного стаканчика карандаш и, пригнувшись над столом, начал подсчитывать что-то на полях газеты.

— Да вы садитесь, садитесь, — поспешно сказал Примак. Он смотрел на склоненное лицо Горшкова, на его пальцы со следами масла, на потертый комбинезон. «Похож на механика. А глаза грустные. Это хорошо». Почему грустные глаза — хорошо, лейтенант и сам не знал.

Горшков бросил карандаш в стаканчик.

— Получается, что ваши трехтонки ходят загруженными наполовину: груз габаритный, а вес—вот, — он придвинул газету. — Нужны прицепы.

— Открыли Америку! — Лейтенант вздохнул и снял очки. — Думаете, я не пробовал достать? Никто слушать не хочет! Один прицеп, впрочем, предлагают в комендатуре. Так он без резины.

— Вы говорили, что плотник и доски есть. А сварка и два-три слесаря найдутся?

Примак насторожился. Он вдруг почувствовал, что Горшков имеет в виду что-то определенное. Не станет же этот парень молоть попусту… Лейтенант вынул из ящика стола и разложил на газете консервную банку, ломоть хлеба, луковицу и раскрытый карманный нож с присохшими к лезвию хлебными крошками; сильным ударом всадил нож в банку, по краям отверстия выступили рыжие капли томатного соуса.